Дарья Николаевна с покорностью, которую ни на минуту нельзя было заподозрить притворною, слушала россказни Глафиры Петровны, видимо, вдумываясь в ее слова, отвечала толково, не торопясь, что ценила в людях генеральша, предлагала ей со своей стороны вопросы и рисовала планы будущего хозяйства в доме и имениях Глеба Алексеевича. Салтыкова приходила в положительный восторг от хозяйственной сметки, практичности будущей жены ее
любимого племянника.
Неточные совпадения
Когда впоследствии умер Сенатор, ее
любимый брат, она догадалась по нескольким словам
племянника о том, что случилось, и просила его не объявлять ей печальной новости, ни подробности кончины.
Она взглянула на роскошную мебель и на все игрушки и дорогие безделки своего будуара — и весь этот комфорт, которым у других заботливая рука любящего человека окружает
любимую женщину, показался ей холодною насмешкой над истинным счастьем. Она была свидетельницею двух страшных крайностей — в
племяннике и муже. Один восторжен до сумасбродства, другой — ледян до ожесточения.
— Затем, что нам следует это сделать… Егор Егорыч поручил мне разузнать в Петербурге о нежно
любимом им
племяннике, и чем я скорее это сделаю, тем скорей его успокою…
— А то кто же? Конечно, я! — весело отвечал старик, видимо любуясь своим
племянником, очень походившим на покойного
любимого брата адмирала. — Третьего дня встретился с управляющим морским министерством, узнал, что «Коршун» идет в дальний вояж [Моряки старого времени называли кругосветное путешествие дальним вояжем.], и попросил… Хоть и не люблю я за родных просить, а за тебя попросил… Да… Спасибо министру, уважил просьбу. И ты, конечно, рад, Володя?
Иоле знал, что y Танасио не может быть легко на сердце. Ведь дома y брата осталась
любимая жена Милена и четверо мал мала меньше ребят, его, Иолиных,
племянников и племянниц. A ведь, Бог знает, что ожидало их отряд впереди… Бог знает, сколько пройдет еще времени, пока подоспеет к ним на помощь сербское войско. И как долго придется принимать своей грудью удары многочисленного врага!
Ольга Николаевна Хвостова не узнала о трагической смерти своего
племянника — она в это время лежала на смертном одре. Кончина в ее объятиях
любимой, хотя и оскорбившей ее дочери, окончательно расшатала даже ее железный организм, и она стала хиреть и слабеть и, наконец, слегла в постель, с которой ей не было суждено уже вставать.
Чтобы объяснить это читателям, нам придется вернуться с ними несколько назад, ко времени первых приступов нездоровья генеральши Глафиры Петровны Салтыковой, случившихся как раз после того, как старушка пообедала у
любимых ею
племянника и племянницы. Глафира Петровна серьезно прихворнула, и хотя оправилась, но с этого дня стала заметно ослабевать, и были дни, когда она сплошь проводила в постели.
У нее был
племянник — сын ее покойной
любимой сестры, которого она считала своим прямым и единственным наследником, каким он был и по закону, а потому и берегла копейку, считая ее не своей, а «Аркаши», как она звала Аркадия Петровича Савина, оставшегося в детстве сиротой после одного за другим умерших родителей и когда-то воспитывавшегося в московском корпусе, и воскресные и праздничные дни проводившего у Ираиды Степановны, боготворившей мальчика.
По ея соображениям, антихрист должен быть не один, а несколько, и между ними ея собственный
племянник, ухитрившийся прошлое лето украсть у нея из-под трех замков пятипроцентный билет, а нынешнее лето пропивший в кабаке ее
любимого кота.
У княжны Марьи были две страсти и потому две радости:
племянник Николушка и религия, и обе были
любимыми темами нападений и насмешек князя.